“Безымянная” ложь

Недавно довелось посмотреть фильм “Безымянная”. Известные актеры, хорошая работа.  Но впечатления от фильма гадкие… Фильм являет собой пример того, как фальсифицируется история. Непонятно только зачем русским это надо?

В основе фильма лежит дневник немецкой журналистки, который она начала вести за несколько дней до окончания Второй Мировой войны, находясь в бомбоубежище. Берлин пал, в первые дни после этого почти все женщины подверглись насилию со стороны советских солдат, в том числе и она, которая была изнасилована несколько раз. Военные искали женщин повсюду, скрыться было невозможно…

Правду нужно искать в фактах из воспоминаний реальных людей, участников боевых действий. В этом плане хорошим источником является серия книг Артема Драбкина “Я дрался на…[ИЛ-2, истребителе, т-34…]” Книги написаны по материалам интервью с реальными людьми и читаются просто взахлёб – как будто сама история сходит с их страниц! Для тех, кто интересуется темой Великой Отечественной войны – настоятельно рекомендую купить всю серию. Некоторые интервью – просто ураган.

Так вот, ситуация с ужасными зверствами русских на немецкой территории, тотальное насилие и сексуальные издевательства над немками (в том виде, в каком это представлено в фильме, как будто все русские военные были просто какие-то сексуально озабоченные маньяки, а не смертельно уставшие от войны люди, только и искали способ удовлетворить свою похоть). Такое в воспоминаниях ветеранов отсутствует напрочь. Здесь я привожу только несколько фрагментов интервью, по тем книгам, которые мне уже довелось прочесть.

1. — Когда вошли на немецкую территорию, какое было отношение к немцам?

— Про всех не могу сказать, но у моих ребят злобы не было. К солдатам ненависть определенная была. А к населению? Я бы не сказал, что у нас где-то что-то проявлялось по отношению к гражданскому населению. Я этого не видел. Мы были в боях, нам этим и некогда было заниматься, и мы их и не видели почти. Выйдя из боев, оставались вне контакта с населением. Скажем, в первом же городе Нейбенбурге ребята разбежались по домам, но население уже ушло или попряталось. Но никто их и не искал, чтобы выместить зло, хотя были те, у кого кто-то погиб. По матери сужу: пленные строили дорогу возле моего дома, просили ее: «Мать, воды или хлеба можно?” Мать вынесет и хлеба, и воды. Мы отзывчивые люди, добрые.

2. — Какое было отношение к пленным и к немецкому населению?

— Вопрос про пленных сложный. Танкистов немецких живыми не брали. На траки гусениц немецкого танка посмотришь, а там мясо твоих товарищей, все кровью русской залито… Стреляли танкистов сразу, когда они покидали горящие машины, не давая убежать к своим или поднять руки и сдаться в плен. Немцы, кстати, поступали аналогично. А пленных пехотинцев никто у нас не трогал. Их жизнь была в руках нашей пехоты, а там как сложится.

Насчет местного населения. Я не помню, чтобы кто-то из солдат моей батареи ограбил гражданского или изнасиловал немку. Народ у меня был сознательный.

А вот идеализировать и «лить слезки» по поводу гражданских «бедненьких» немцев я считаю лишним. Простой пример. В мае 1945 года мы были недалеко от Праги. Рядом с нами расположилась гаубично-ар-тиллерийская бригада РГК. Если я точно запомнил — 98-я бригада. Разговорился с евреем-лейтенантом из этой бригады, и он поведал, что три недели тому назад погиб в полном составе 3-й дивизион этой бригады. Большая группа отступавших немцев внезапно из леса вышла на позиции дивизиона, наши даже не успели занять оборону. С немцами шла толпа гражданских лиц, среди которых было много вооруженных подростков и женщин. И они безжалостно добивали и расстреливали наших раненых солдат из винтовок и дамских браунингов. Выжила одна телефонистка, получившая десять{!) пулевых ранений, и разведчик дивизиона, успевший залезть на дерево и видевший оттуда всю эту страшную и кошмарную картину. Я думаю, добавить тут нечего.

3. — К немцам у вас какое было отношение?

— Поначалу кроме злости и ненависти у меня ничего не было. Я видел, что они творили на нашей территории. Но уже где-то в 1944 году отношение поменялось. Помню, мы нескольких немцев захватили в плен, трех сразу отправили в тыл, а одного мальчишку, примерно моего возраста, такого же зеленого, как я в 41-м, я оставил на одной из батарей. Говорю: «Пусть он тут немножко обживется». Он еще хорошо играл на губной гармошке… На второй день командир батареи увидел: «Комсорг, ты что делаешь? Почему у тебя здесь немец?» — «Он же сопляк». — «Не положено. Немедленно отправить в тыл». Отправили, жалко было.

Тем не менее, желание мстить, когда вошли на немецкую территорию, было. Ребята иногда придут в дом, дадут очередь из автомата по разным портретам, по шкафам с посудой… И в то же время я видел своими глазами, как полевые кухни что-то давали местным жителям. Но я бы не сказал, что у меня были такие добрые отношения к немцам. Я до сих пор не хочу ехать в Германию. Горечь-то осталась. Лучшие мои годы ушли на войну с ними. Вскоре после перехода границы Германии был издан приказ, регламентировавший поведение на оккупированной территории. Хотя до этого мы знали одно — убей немца, и четыре года жили этим. Этот переход давался очень тяжело. Судили многих. Ну, как можно было судить человека, у которого, например, немцы расстреляли всю семью?! Конечно, он шел с чувством мести! Я как комсорг разъяснял солдатам, как себя надо вести, хотя в душе часто бывал с ними согласен.

4. — Как складывалось отношение с мирным населением?
—  Мародерством и насилием занимались тыловики. От своих ребят я такого не видел. Те, кто был на переднем крае, население, как правило, не обижали,   и   население   к  нам   неплохо  относилось. А вдруг случится так, что тебя ранят и ты попадешь в окружение? Кто, кроме мирных жителей, тебя укроет? Вот это заставляло тех, кто был на переднем крае, не заниматься ни насилием, ни воровством.

Отношение наших солдат к мирному населению Германии тоже было разное. Те, кто пострадал от немцев, у кого родные были расстреляны, угнаны, а их дома разрушены, они первое время считали себя вправе и к немцам относиться так же: «Как?! Мой дом разрушили, родных убили! Я этих сволочей буду крошить!» Но поскольку народ у нас более-менее отходчивый, то довольно быстро появилась жалость.

Я помню, в Пруссии, в одном городке, со мной произошел такой случай. Я подъезжаю на своей летучке к какому-то дому, чтобы заправиться водой. У входа в подвал стоит часовой. Из подвала доносятся какие-то голоса. Я у часового спрашиваю: «Кто там такие?» — «Да фрицы. Не успели сбежать. Семьи там. Бабы, мужики, дети. Мы их всех сюда заперли». — «Для чего они тут содержатся?» — «А кто знает, кто они такие, разбредутся, потом ищи. Хочешь, пойди посмотри». Я спускаюсь в подвал. Сначала темно, ничего не вижу. Когда глаза немного привыкли, увидел, что в огромном помещении сидят эти немцы, гул идет, детишки плачут. Увидев меня, все затихли и с ужасом смотрят — пришел большевистский зверь, сейчас он будет нас насиловать, стрелять, убивать. Я чувствую, что обстановка напряженная, обращаясь к ним по-немецки, сказал пару фраз. Как они обрадовались! Потянулись ко мне, часы какие-то протягивают, подарки. Думаю: «Несчастные люди, до чего вы себя довели. Гордая немецкая нация, которая говорила о своем превосходстве, а тут вдруг такое раболепство». Появилось смешанное чувство жалости и неприязни.

Так что отношение менялось от братских чувств к довоенным немцам, через звериную ненависть к ним в начале войны до вот такого сожаления.

Такие вот дела. Жаль, что большинство людей книжек не читает и мне кажется лет через 10 историю будут делать кинематографисты в угоду любому, кто им заплатит.

В конце фильма есть ремарка, что данный дневник, когда он был опубликован в 60-е в Германии, вызвал жуткое возмущение среди немецких граждан. Сильное настолько, что автор потребовала не называть ее имени даже после ее смерти. Так в общем-то и случилось. Она аргументировала такую реакцию тем, что немки просто боялись огласки и признания того факта, что они были сотни раз изнасилованы “русскими захватчиками”. Однако мне думается, что немцев просто возмутило такое наглое вранье…

Вячеслав Горобец