О том, насколько манипулятивными могут быть в том числе западные издания (не говоря уже про украинскую пропагандистскую литературу), можно судить из этой рецензии на книгу о голодоморе. Западная рецензия на западное издание. Никакого русского следа. Рецензию написал Марк Таугер, преподает историю в Университете Западной Вирджинии, показав нам разницу между человеком с образованием и человеком “политической повестки дня”.
Марк Таугер полностью разрушает миф о Голодоморе как геноциде, приводя ссылки на проверенные источники, в отличие от Эпплбаум которая ждет, что вы поверите ей, потому что она антикоммунистка, пинающая “дохлую красную лошадь”.
Когда нам рассказывают истории о голодоморе, “угнетении мовы”, фейсбучные эксперты и пропагандисты не предполагают, что кто-то будет проверять первоисточники, сопоставлять и копаться в документах. А этот историк взял и проверил. Вот фрагменты рецензии и ссылка, чтобы почитать полностью (на английском):
Журналистка Энн Эпплбаум — ведущий популярный историк бывших европейских коммунистических стран. Она опубликовала основательное исследование системы лагерей советского ГУЛАГа, получившее Пулитцеровскую премию, и исследование коммунистического захвата власти в Восточной Европе. В «Красном голоде» Эпплбаум фокусируется на великом советском голоде начала 1930-х годов, который она изображает как искусственно навязанный сталинским режимом Украине и являющийся результатом долгой истории предполагаемой враждебности России и Советского Союза по отношению к Украине.
…Эпплбаум цитирует упоминания Сталина о механизированном сельском хозяйстве, но отвергает их как «советский культ науки» (87–89), не принимая во внимание, что советские руководители и планировщики пытались подражать американскому сельскому хозяйству, которое было еще более механизировано и научно обосновано. Она не считает, что неоднократные неурожаи, о которых она упоминала, могли убедить советских руководителей в необходимости модернизации советского крестьянского хозяйства. 12 Скорее она приписывает решение о коллективизации сельского хозяйства пленумам ЦК 1928 года, которые якобы пришли к выводу, что крестьян нужно «выжимать» и «приносить в жертву» для промышленности (90-91). Тем не менее модернизация сельского хозяйства была центральным вопросом на этих пленумах. Она ни разу не упомянула, что в 1929 году Советы учредили ВАСХНИЛ, центральную сельскохозяйственную научно-исследовательскую академию, под руководством великого биолога Николая Вавилова, который совсем не стремился «притеснять» крестьян.
Обсуждение Эпплбаум коллективизации и раскулачивания в главе 5 описывает крестьян как «покинутых и одиноких», беспомощных, слабых, не имеющих стимула к сопротивлению (122). Но в главе 6 она описывает их как злых, организующих вооруженные банды и крайне жестоких, убивающих свой скот, восставших против советских чиновников и убивающих их, не устраняя противоречий. Она признает, что в архивных документах о восстаниях 1930-х годов «не всегда легко отделить факты от вымысла», и описывает их как часто «нарочно приукрашенные» и «преувеличенные и истеричные» (152–153). Тем не менее, она никогда не задает им вопросов по этому поводу.
Описание Эпплбаум колхозной системы (главы 6 и 7) содержит много неточных и проблематичных отрывков. Например, она утверждает, что после коллективизации у крестьян не было возможности получать «зарплату» (137), но через несколько страниц отмечает, что у колхозников были приусадебные участки и скот, которым они зарабатывали на протяжении всего советского периода (147). Крестьяне до коллективизации не получали «зарплату» или заработную плату, а «вознаграждались» собранным урожаем, который отчасти зависел от их труда, поэтому оплата трудоднями после сбора урожая была полностью аналогичной. Она утверждает, что в колхозах «плоды труда крестьян им уже не принадлежали, зерно, которое они сеяли и собирали, было реквизировано властями», но для этого потребовались бы хотя бы свидетельства об урожае и объемах заготовок, что она никогда конкретно не предъявляет (см. ниже). Она утверждает, что крестьяне-колхозники «потеряли способность принимать решения о своей жизни» и что крестьянам-колхозникам приходилось следовать указаниям местных властей в отношении урожая, который они выращивали. Но, с одной стороны, она ни разу не объясняет, что на протяжении десятилетий до 1930 года особенности сельского хозяйства обязывали селян возделывать одни и те же культуры в одно и то же время на одних и тех же полях в десятках разбросанных по деревне полос, а значит, коллективизация сохранила господство СЕЛА над сельским хозяйством. С другой стороны, она утверждает, что крестьяне «работали как можно меньше» (159-160) и что 40 000 крестьянских дворов решили «ничего сажать» в апреле 1932 г. (171), что явно было их собственным решением.
Эпплбаум также утверждает, что в колхозах, как и в социалистической промышленности, по причине отсутствия «частной собственности», селяне, как и рабочие, повсеместно воровали (160, 165). Однако, американские предприятия ежегодно теряют десятки миллиардов долларов из-за воровства на рабочем месте. 13 Она игнорирует тот факт, который отмечает позднее, что колхозно-совхозная система оправилась от голода и что производство продуктов питания увеличилось. Этого не могло бы быть, если бы крестьяне не работали и только воровали.
Неоднократно она бездоказательно утверждает, что знает, о чем думают люди. В 1931-1932 гг. она утверждает, что «все на каком-то уровне понимали, что коллективизация была источником нового дефицита» (165). И все же она признает, что в 1931 году имели место «засухи», что является преуменьшением; даже Сталин публично заявил, что засуха «значительно» снизила урожай 1931 года. 14
Россия и Украина имели историю засух и голода, что она признает (283); откуда ей знать, что никто, даже крестьяне, не видел в засухе причины дефицита продуктов питания? Обсуждая принятое весной 1932 г. решение режима прекратить заготовку и обеспечить деревни продовольствием и семенами для получения нового урожая, она утверждает, что чиновники «знали», что «продовольственная помощь Украине была молчаливым признанием провала Сталина», но также «знали», что «последует катастрофа», если Украина не получит помощь (173). Тем не менее, ее источники включают опубликованный указ от 16 февраля 1932 года о выделении 870 000 тонн семян и продовольствия Украине и нескольким восточным губерниям, о которых она не упоминает. 15 Тот факт, что этот указ был обнародован, означает, что лидеры не рассматривали его как признание неудачи. Эпплбаум признает, что в апреле Политбюро выделило Украине помощь, но потом утверждает, что Сталин внезапно «отменил продовольственную помощь, которую посылал Украине» (174). Никаких подтверждений этому действию ни в ее сносках, ни в других ее источниках, ни даже ни одной телеграммы или письма; это утверждение кажется ложным. Эпплбаум не упоминает в своих источниках постановление Политбюро от 15 мая 1932 года, согласно которому Украине было выделено 6,5 миллионов пудов (106 000 тонн) зерна на продовольственную помощь.
«Ни неурожай, ни плохая погода не вызвали голода в Украине (1). Хотя хаос коллективизации способствовал созданию условий, приведших к голоду, высокие показатели смертности на Украине в период с 1932 по 1934 год, и особенно всплеск весной 1933 года (7), также не были вызваны непосредственно коллективизацией. Голод был результатом, скорее, насильственного изъятия пищи из жилищ людей (4); блокпосты, которые мешали крестьянам искать работу или еду (3); суровые правила черных списков, наложенные на фермы и деревни (2); ограничения на бартер и торговлю (6); и злобная пропагандистская кампания, направленная на то, чтобы убедить украинцев равнодушно смотреть, как их соседи умирают от голода (5)».
(1) Она обсуждает урожай и продразверстку в отдельных, непоследовательных отрывках. Она ссылается на то, что урожай 1932 года был «на 40 процентов ниже плана в СССР и на 60 процентов в Украине» (190), но не объясняет, что это были за планы. Однако на той же странице она пишет: «Интересно, что общее падение производства не было таким резким, как в 1921 году», и приводит официальные данные об общем советском урожае за 1931–1934 годы, все в диапазоне 67–69 млн. тонн, без снижения. Она не объясняет это несоответствие. Не упоминает, что Дэвис и Уиткрофт, чью работу она цитирует в отношении 40-процентного и 60-процентного снижения, дали гораздо меньшие цифры за 1931 и 1932 годы. В других отрывках она подразумевает или прямо указывает на «неурожай» в Украине (209, 211, 213, 283). Однако в своих выводах она игнорирует эти более ранние заявления и доказательства. Фактически, официальная цифра урожая 1932 года в 69 миллионов тонн, которую приводит Эпплбаум (190), была предварительным прогнозом урожая, а фактический урожай 1932 года был намного меньше. В годовых отчетах колхозов, включавших окончательные данные об урожае, сообщалось, что урожай 1932 г. был крайне низким, а урожай 1933 г. гораздо большим. 18
Обсуждение Эпплбаумом закупок зерна также непоследовательно и неполно. Она ссылается на «нереалистичный, невыполнимый план закупок в 5,8 млн тонн» на 1932 г. (179), однако ранее она писала, что план 1931 г. составлял 8,3 млн тонн (168), но не сравнила эти два плана и не объяснила, почему более низкий план был «невозможен», а высший план 1931 г. — нет. 19 Она также не объясняет, что план 1932 г. был сокращен по сравнению с первоначальным планом закупок 1932 г. в 7,1 млн тонн. 20 Режим объявил о сокращенном плане закупок на 1932 г. в длинном указе, опубликованном 6 мая, который предоставил крестьянам и колхозам право продавать свою продукцию на свободном рынке после выполнения квот на закупки. 21 Это было судьбоносное решение в советской истории, потому что оно заложило основу колхозно-подсобного хозяйства, которое до конца советской власти играло важную роль в производстве продуктов питания. При этом она называет его «указом», который «запрещает крестьянам торговать» до тех пор, пока не будут выполнены нормы заготовок (195), полностью исключая сокращение этих квот, в том числе для Украины, с 7,12 млн тонн до 5,83 млн тонн, или почти на 20 процентов. Она даже не делает сносок и не дает никаких других ссылок на этот документ, который был в ее источниках.
Она также утверждает, что зимой 1933 года Сталин отказался «смягчить хлебозаготовки» (193). Ее источники, однако, показывают, что режим четырежды снижал план закупок для Украины: в майском указе 1932 года, как отмечалось, на 1,3 миллиона тонн; в июле на 40 миллионов пудов, 656 тысяч тонн, более чем на десять процентов от плана Украины; в октябре дополнительно на 70 млн пудов, 1,15 млн тонн; а в январе 1933 года на 28 миллионов пудов, 459 тысяч тонн. 22 Во всех случаях после мая Сталин сокращал заготовки в ответ на призывы Украины помочь голодающим крестьянам. Он даже отклонил просьбы других провинций о сокращении закупок, удовлетворив запросы Украины, о которых Эпплбаум не упоминает. 23 Наконец, 5 февраля режим приказал местным властям прекратить закупки и сосредоточиться на семенах, а также начал оказывать продовольственную помощь. 24
Таким образом, советское правительство сократило закупки Украины у колхозов и крестьян в 1932 г. не на скупые 40 миллионов пудов, 656 000 тонн, как двусмысленно подразумевает Аппельбаум, а с 434 миллионов пудов до 218 миллионов пудов, 7,1 миллиона тонн до 3,57 миллиона тонн, или примерно наполовину. Даже с учетом требуемых заготовок от совхозов общий план заготовок для Украины был сокращен до 260 миллионов пудов, или 4,2 миллиона тонн, что примерно на треть ниже фактических заготовок 1931 года. 25 Хотя это свидетельство есть в источниках Эпплбаум, она исказила второе сокращение, не смогла объяснить первое, никогда не упоминала третье, четвертое или указ о приостановке закупок и никогда не указывала окончательный план закупок. И критиковала других ученых за придирчивость (49-50)! Позже Эпплбаум отмечает, что режим сократил закупки для Украины урожая 1933 г. на 915 000 тонн (284), но никогда не объясняет, что они сократили закупки в 1932 г. в четыре раза больше. Даже при этом сокращении фактические хлебозаготовки за 1933 г., 6,2 млн. тонн, были больше, чем за 1932 г., 4,2 млн. тонн. Эти данные в ее источниках являются центральными для понимания голода, но она никогда их не цитирует.
Эпплбаум описывает политику занесения в черный список, которая лишала колхоз или деревню доступа к торговле, заставляла их досрочно платить долги, а иногда и конфисковывала другое имущество, как основную причину голода. Однако ее собственные источники показывают, что в декабре, в разгар кампании, только около 400 колхозов были занесены в черный список из 23 270 колхозов в Украине. 27 Ее источники согласны с тем, что занесение в черный список не могло и не остановило торговлю. 28 Украинское правительство также удаляло села из черного списка, если они выполняли большую часть квоты закупок. 29 Эпплбаум никогда не упоминает об этих моментах. Основываясь на этих доказательствах, трудно согласиться с утверждениями Эпплбаума о том, что занесение в черный список было основной причиной смертности от голода.
(3) Советский режим пытался предотвратить бегство крестьян с Украины, Северного Кавказа и Нижнего Поволжья в указах в начале 1933 г. 30 Эпплбаум отмечает, что было поймано несколько тысяч крестьян, но никогда не приводит оценки общего числа. Единственная цифра, которую я видел, это 219 460 человек, пойманных к середине марта, подавляющее большинство из которых были отправлены обратно в свои деревни. 31 Даже если бы в результате этой жесткой политики было поймано в два раза больше людей и все они умерли от голода, это составило бы лишь меньшинство смертей от голода (см. Ниже). Эпплбаум также утверждает, что «за Харьковом, где начинается русская территория, голода не было» (198). Однако архивные источники свидетельствуют о том, что в Центрально-Черноземной области, особенно в южных районах, по ту сторону Харькова, «были массовые случаи опухания от голода и смерти». 32
(4) В главе 10 Эпплбаум описывает жестокие обыски, которые местные жители, часто украинцы, устраивали в селах, на основе украинского мемуарного сборника (222), и приводит множество ярких анекдотов. При этом она никогда не объясняет, скольких людей затронули эти действия. Она цитирует украинский указ от ноября 1932 г. о формировании 1100 бригад (229). Если каждая из этих 1100 бригад обыскала 100 дворов, а в крестьянском дворе было пять человек, то они взяли продукты у 550 000 человек, из 20 миллионов, или около 2-3 процентов. Как будет показано ниже, даже если бы все эти люди умерли от конфискационных обысков, это была бы лишь малая доля от общего числа смертей от голода.
(5) Приписывание Эпплбаумом голода «злобной пропагандистской кампании» против крестьян, обвиненных в удержании зерна, оставляет за скобками половину истории. Она цитирует несколько источников, в которых официальные лица и другие лица выражали уверенность в том, что крестьяне задерживают продукты (231 и далее). Тем не менее, она не связывает эти источники с опубликованными отчетами 1928 года, которые она цитировала ранее, о крестьянах, задерживающих зерно, которые, должно быть, помнили некоторые люди. Однако пропаганда — это еще не все. Она цитирует известное письмо Сталина Шолохову, в котором он обвиняет крестьян в нехватке продовольствия, но не упоминает, что он посылал продовольственную помощь в район Шолохова. У ее источников есть много документов, в которых крестьяне рассматривались как жертвы, выделялась помощь голодающим деревням, детям и инвалидам в больницах и даже сообщалось об арестах персонала за плохую работу по оказанию помощи голодающим. 34 Она писала о некоторых из этих усилий по оказанию помощи (269ff), но не рассматривает, подрывали ли эти действия «пропагандистскую кампанию» враждебного отношения к крестьянам.
(6) Эпплбаум не представила никаких доказательств своего утверждения о том, что ограничения на колхозную торговлю были причиной голода. К концу 1932 или началу 1933 года большинству украинских губерний разрешили торговать, но даже с этим разрешением крестьяне привозили на рынки гораздо меньше зерна, чем в любой другой год (еще один признак низкого урожая). 35 Но другой стороной этого вопроса была помощь голодающим. Она утверждает, что «в течение зимы 1933 года он [Сталин] никакой дополнительной продовольственной помощи не предлагал» (193) и что только в мае 1933 года правительство «окончательно утвердило значительную продовольственную помощь» (283). Ее собственные источники показывают, что после 5 февраля 1933 года, когда режим приостановил закупки, чиновники всех уровней работали над тем, чтобы достать и раздать этим голодающим, особенно детям, продовольствие.
Второй обобщающий вывод Эпплбаума касается украинского национализма. Она утверждает, что «голод был политически инспирирован, созданным специально для того, чтобы ослабить сопротивление крестьян, а тем самым и национальное самосознание, и в этом он преуспел» (283). Тем не менее она приводит только отдельные свидетельства «крестьянского сопротивления» и не объясняет, как оно было связано с «национальной идентичностью».
Ее главным доказательством этого являются сфабрикованные официальными лицами истории о крестьянских заговорах и связях с украинскими националистами за границей (например, 95ff, 102ff, 184). Если под «сопротивлением» подразумевалось, что крестьяне прячут продукты из-за повышения цен, то трудно назвать это «национализмом», потому что оно заставляло людей в украинских городах голодать, и потому что в этом обвинялись и русские крестьяне. Позже, обсуждая нацистский геноцид в Украине, она делает еще более сильное утверждение (323): «Это была политика Сталина, умноженная во много раз: уничтожение целых наций голодом». Но через 24 страницы (347) она пишет: «Сталин не стремился убить всех украинцев…». Она никогда не обращается к этому противоречию и никогда не документирует ни одно из утверждений.
Она утверждает, что голод положил «конец украинизации». Она пишет об арестах «почти 200 000» украинских политических и культурных деятелей, которых называет «целым поколением образованных патриотически настроенных украинцев» (217), хотя не объясняет, что с ними произошло. В то время как аресты, которые она описывает, безусловно, нанесли ущерб украинской культуре, в Украине проживало 8-9 миллионов горожан, и многие из них имели образование, что значительно больше 200 000 человек. 42
Она утверждает, что в результате этих репрессий «русский язык вернулся к доминированию» (218), но ее примерами являются Донецкая и Одесская области, русскоязычные регионы. Украинская статистика показывает, что доля районных газет на украинском языке снизилась с 85,3 до 80 процентов. Но 80 процентов по-прежнему большинство, и это даже больше, чем процент украинцев в Украине по переписи 1937 года. 43
Количество книг, изданных на украинском языке в Украине, увеличилось с 27 миллионов в 1928 году до более чем 55 миллионов в 1934 году и 65,3 миллиона в 1937 году, что составляет почти 90 процентов всех изданных книг, из них только 5,8 миллиона на русском языке. 44 В 1935-1936 гг. из 4,96 млн учащихся в школах Украины 4,1 млн обучались украинскому языку, 634 962 – русскому и гораздо меньшему числу – 17 другим языкам. 45 В свете этих данных трудно согласиться с ее заявлением о том, что украинизация закончилась…
