Прекрасная статья The Atlantic, позволяющая провести аналогии с Украиной.
Сейчас с полной уверенностью можно сказать, что последние несколько недель драмы, разворачивающейся вокруг Брексита, не имели особого смысла. Впрочем, так же как и последние несколько месяцев и лет. А с экономической точки зрения в Брексите вообще никогда не было смысла.
Великобритания и Европейский Союз в последние дни проводили переговоры о заключении исторической торговой сделки. Приближался крайний срок, назначенный на день Нового года, после которого, в случае отсутствия соглашения, обе стороны ввели бы пошлины и ограничения на товары и услуги друг друга. На фоне этого, похоже, были найдены компромиссы по давно существующим разногласиям, включая то, как следует урегулировать возможные будущие споры и как согласовать расходящиеся правила и положения, регулирующие экономики стран ЕС и Великобритании. Так, наконец, была достигнута сделка.
Тем не менее, до самого последнего момента оставался открытым один вопрос: рыба. Торговая сделка между пятой по величине экономикой планеты и крупнейшим в мире блоком свободной торговли несколько раз почти сорвалась из-за спора о том, чьи рыбаки могут ловить какую рыбу, в каком количестве, насколько долго и в чьих водах.
Брексит всегда был глупой затеей, о чем нам неоднократно заявляли великие умы и эксперты, имея в виду, что это глупо в первую очередь со стороны Великобритании. Эти переговоры, как нам кажется, стали квинтэссенцией такой глупости. По мнению многочисленных критиков, премьер-министр Борис Джонсон поставил эфемерные и устаревшие представления о суверенитете выше реальности торговли 21 века. Какой смысл требовать полной независимости нормативного регулирования британской экономики, если в результате крупнейший рынок страны, ЕС, ограничит доступ к сотням миллионов клиентов, проживающим на его территории? Какой смысл рисковать всей экономикой Великобритании из-за рыбы? Ежегодно Великобритания экспортирует в ЕС товаров и услуг на сумму не более 300 миллиардов фунтов стерлингов, или около 400 миллиардов долларов, – более 40 процентов всего, что продается за границу. Из этой суммы продажи рыбы составляют немногим более 1 миллиарда фунтов стерлингов, или треть 1 процента от общей суммы. Таким образом, Великобритания угрожала усложнить и удорожить более 99 процентов своей торговли с ЕС, просто ради защиты остальной мизерной ее части. Серьезно?
Тот факт, что Британии потребовалось так много времени, чтобы принять несостоятельность этой логики, в целом рассматривался как очередное доказательство ее продолжающегося скатывания к самоубийственной ограниченности, ностальгии и мелкому национализму, завернутым в аккуратную коробочку под названием “популизм”.
Проблема данного подхода состоит в том, что он представляет национальную жизнь в виде таблицы общих экономических выгод и потерь, в какой-то мере неэмоционально рациональной. Более того, данный подход поощряет такой взгляд на мир. Но разве среди основных идей Брексита нет положения о том, что национальная жизнь – это больше, чем просто ВВП? Разве не по этой причине Брексит поднял один из самых актуальных вопросов политики: какой должна быть национальная экономика в современном мире? Существует ли вообще сейчас такое понятие как национальная экономика? Что такое нация в современных реалиях? Какой группе мы обязаны нашей принципиальной преданностью? И какие общие жертвы мы готовы принести ради здоровья, счастья и благополучия этой группы?
Все это не узко националистические вопросы: например, после референдума по Брекситу 2016 года ЕС продемонстрировал, что отстаивание национальных интересов вполне возможно осуществлять через более широкий союз. В то же время для многих шотландцев проблема Брексита заключается в том, что их базовая лояльность относится к Шотландии, а не Соединенному Королевству в целом, и что их интересы гораздо лучше представлялись бы независимой Шотландией в рамках ЕС. Для Лондона все эти факторы ставят тревожный вопрос о том, почему ЕС смог лучше действовать как единая страна в рамках последних нескольких лет переговоров, чем Великобритания (которая фактически является единой страной). Что это говорит о силе британской национальной жизни?
Брексит вскрыл слабые места в самом сердце Британии: хрупкость ее единства, несбалансированность ее экономики, несостоятельность ее политического класса, а также слабые социальные, экономические и политические связи, которые скрепляют ее, объединяя рыболовные сообщества с городскими центрами: своего рода “Брекситленд” и “Руиния”.
Однако это все не означает, что более широкие экономические суждения не имеют значения. Конечно, нет. Единственный способ извлечь из Брексита выгоду в долгосрочной перспективе – каким-то образом сделать так, чтобы Великобритания стала более благоприятной средой для высокодоходных отраслей, в которых она имеет или могла бы иметь конкурентные преимущества – банковское дело, финансы, наука, технологии, инженерия, дизайн и так далее. В число таких отраслей однозначно не входит рыболовство. Британия не сможет разбогатеть на рыбе.
Тем не менее, по сути, Брексит стал символическим отказом от экономического статус-кво, который, по мнению многих, приносил пользу городским центрам страны за счет ее удаленных регионов. Тому есть свои аргументы: Британия – страна с наиболее неравномерной экономикой в Европе. Столица представляет собой мощный центр мировой торговли, но одновременно с этим в трех часах езды от крупных городов можно встретить районы, которые по уровню развития могут оставать от беднейших регионов континента.
Брексит был не только голосованием “отстающих” – за выход проголосовала также значительная часть богатой и пригородной элиты. Однако Брексит представлял собой отказ от текущего курса страны, желание поставить предполагаемые национальные интересы выше более широких европейских, которые слишком многие британцы не считали своими. Действительно ли это разумно?
Пока я томился дома в Лондоне, будучи вынужденным отменить Рождество со своими родственниками в Грейт-Ярмуте, приморском городке на восточном побережье Англии (местные жители решительно поддержали Брексит), я прочитал малоизвестную книгу об истории этой области, которую я когда-то подарил своей жене на день рождения. “Город Грейт-Ярмут или Джермут, называвшийся в старину Гарианонум”, – начинается книга, написанная где-то в 17 веке.
На самом деле Гарианонум был римским фортом, и он все еще стоит. Согласно книге Генриха Машипа, “История Грейт-Ярмут”, после того, как римляне ушли, а их сменили саксы, земля вокруг форта стала “уходить под воду, почти по шею человеку со средним ростом”. Так местные рыбаки получили отличное место для ловли мигрирующей каждую осень сельди. Рыбаки приезжали сюда из Англии, из Франции (нынче территория Бельгии) и из других мест Европы, со временем обосновавшись в этом районе. В конце концов, городок вырос, его нанесли на карту, обложили налогами и назвали “Великим” (перевод слова “Грейт” из названия). Он древний и до мозга костей английский, но при этом и неизгладимо европейский: римский, саксонский и всегда связанный с континентом.
По сей день герб Грейт-Ярмута изображен в виде “трех серебристых сельдей на лазурном поле”, – писал Машип. В XIV веке, при короле Эдуарде III, три сельди объединились с тремя львами королевского мундира “в знак признания посильной помощи, оказанной королю во время его войн с Францией”, как объяснил Машип. На герб был добавлен девиз: Rex et nostra jura, или “Король и наши права”. Итак, Грейт-Ярмут – это не только древний и глубоко европейский город, но и город, основанный на правах на рыболовство и конфликте с континентом. Чем больше меняются вещи, тем больше они остаются прежними.
Мне об этом недавно напомнил бывший заместитель бывшего премьер-министра Терезы Мэй, Дэвид Лидингтон, который отметил, что на вершине парадной лестницы в здании британского Министерства иностранных дел в Лондоне висит серия величественных фресок, изображающих историю страны. На одной из малых фресок изображен Альфред Великий, объединивший Англию в девятом веке и основавший Королевский флот: на фреске он командует своим флотом во время нападения на данов. Даже Министерство иностранных дел, которое считает себя оплотом рациональной, здраво эгоистичной дипломатии, наполнено полумифическими представлениями о морском превосходстве над европейским врагом.
В течение 1.000 лет рыбная ловля оставалась жизненно важной для Грейт-Ярмута: самый успешный сезон в городе пришелся на 1913 год, когда огромное количество пароходов и парусных дрифтеров выловили около 900 миллионов рыб, о чем гласит книга “Маленькая история Норфолка”.
Сегодня производство сельди практически исчезло, а Грейт-Ярмут обеднел, заняв 25-е место в списке самых обнищавших городов Великобритании. В 1997, 2001 и 2005 годах здесь голосовали за лейбористов, но сегодня город стал твердо консервативным и подавляющим большинством проголосовал за Брексит. Тем не менее, его история остается центральным элементом его идентичности: когда я женился здесь в 2016 году, отец моей жены нашел несколько старых деревянных ящиков для сельди в своем садовом сарае.
Как заметил историк Эд Уэст, ностальгия приводит только к обвинениям, к отрицательным умозаключениям, которые следует отвергать. Разумеется, в таком месте, как Грейт-Ярмут, вполне логично испытывать ностальгию по эпохе, когда город был более успешным? Разве тогда неразумно требовать защиты от вашего национального правительства, даже в ущерб более широкой экономики? Разве не так должно поступать национальное государство?
По этим причинам критикам, отвергающим позицию британского правительства в последние несколько месяцев, следует ненадолго остановиться. Рыболовство вполне может представлять собой лишь крошечную часть экономики Великобритании, но означает ли это, что эту часть не следует защищать, даже ценой колебаний и задержек и, возможно, даже свободы других отраслей? Разве не следует предпринимать попытки хоть как-то возродить ее? Разве национальное государство – это не больше, чем просто холодный расчет? Что оно, как не воображаемое сообщество, построенное на чувстве общего прошлого?
На самом деле, разве не из-за того, что богатые городские центры Британии перестали заботиться о своих менее важных регионах и отраслях, многие проголосовали за Брексит? Профессор Ананд Менон, директор аналитического центра “Великобритания в изменяющейся Европе”, сказал мне, что до референдума по Брекситу было трудно оспаривать обвинение в том, что сменявшие друг друга национальные правительства в Лондоне мало что сделали для улучшения бедственного положения бедных прибрежных городов и рыбацких общин. По его словам, именно из-за этого внимание правительства Джонсона к репатриации прав на рыбную ловлю стало таким символическим – оно представляет собой приверженность “брошенным” городам и предприятиям.
Еще более широкий аспект выходит за рамки Брексита: ранее в этом году я путешествовал по Огайо, который дважды голосовал за Барака Обаму, но переключился на Дональда Трампа в 2016 году и снова поддержал его в ноябре. Этот штат чувствовал себя позабытым в Вашингтоне, так же как и Грейт-Ярмут чувствовал себя позабытым в Лондоне. Местная тяжелая промышленность оставалась беззащитной, поскольку Соединенные Штаты проводили глобальную либерализацию торговли, которая приносила пользу экономике страны в целом, но не людям, живущим в этой части Среднего Запада.
Является ли сделка Джонсона по Брекситу ответом на проблемы Грейт-Ярмута? Вернуть контроль над рыбопромысловыми водами Британии – пусть даже постепенно, даже с разрешением для стран Европы также отлавливать в них рыбу, – и сельдь снова хлынет, вернутся сезонные расцветы экономики, ритм национальной жизни снова станет успокаивающим и предсказуемым, а связи между городом и деревней снова наладятся? Нет.
В узком смысле сельдевое хозяйство Грейт-Ярмута всегда зависело от торговли и сотрудничества с континентом, и в начале 20-го века оно начало ухудшаться, когда русская революция закрыла рынки Восточной Европы. Затем отрасль развалилась из-за чрезмерного вылова рыбы. Но, что еще важнее, со времен расцвета города изменился и сам мир. Это нормально – оглядываться назад на потерянную отрасль и требовать от своего национального правительства большей заботы, участия и защиты, даже надеяться на своего рода возрождение. Но мир счастливых рыбаков и тысяч маленьких траулеров ушел в прошлое. Его убили технологии, а не ЕС. Возьмем для примера Норвегию: страна не входит в ЕС и полностью контролирует свои воды. Здесь количество рыбаков сократилось с примерно 90.000 в конце Второй мировой войны до примерно 9.000 сегодня, о чем мне рассказал Барри Деас из британской национальной федерации рыболовных организаций.
Сегодня в Британии в рыбной промышленности работает едва ли четверть от числа людей, занятых в этой отрасли до Второй мировой войны. Большинство рабочих мест было потеряно еще до вступления Великобритании в ЕС. Рыболовство пришло в упадок, потому что благодаря развитию технологий большое количество рыбы стало возможно вылавливать при участии меньшего количества людей. Когда это произошло, в Палате общин разгорелись споры о том, что следует делать министрам. Члены Парламента потребовали от правительства ответов: не выловили ли датчане и немцы слишком много “неполовозрелой рыбы” на подступах к восточному побережью Англии? Или истощение произошло из-за новых траулеров и избыточного вылова рыбы (именно это и произошло)?
Ничто из того, что мы привели выше, не делает Брексит правильным или неправильным. Взаимозависимость британской рыболовной отрасли с другими национальными рыболовными отраслями не означает, что она и прибрежные сообщества, давно от нее зависящие, не в праве требовать защиты от правительства, или что более выгодная сделка с ЕС не имела бы реального значения. Лодки из стран ЕС в настоящее время вылавливают около 60 процентов рыбы в британских водах. Для сравнения, 90 процентов рыбы в морях Норвегии вылавливается ее внутренним флотом. Достигнутая уравновешенность этой сделки- с британской точки зрения – принесет пользу некоторым британским рыболовным сообществам, позволяя им хранить и продавать больше того, что они уже выловили, но вынуждены выбрасывать, чтобы соответствовать строгим нормам ЕС. Такой национальный протекционизм работает аналогичным образом в других отраслях: попросите сектор национальной обороны любой страны выжить без поддержки налогоплательщиков и посмотрите, как долго он протянет.
Политика, как и европейские рыболовные баталии, сложна. Но разумно задаться вопросом, уделили ли мы достаточно внимания одному из главных уроков голосования по Брекситу: что национальная жизнь – это больше, чем просто подсчет ВВП. Быть частью более широкой единицы – нации или конфедерации – означает заботиться о людях и сообществах, составляющих эту единицу. И рыба, и Брексит напоминают нам об этом, и совсем не важно, что из них имеет экономический смысл, а что – нет.
