“Борцы с коррупцией бродят внутри порочного круга, когда требуют усилить государство во всех его ключевых проявлениях. Они порицают пойманных на горячем коррупционеров, но не решаются трогать саму Систему. Они рассуждают о коррупции как о некой поддающейся лечению болезни, проявляющейся иногда спонтанно внутри «здорового» в целом организма Государства. Что может быть дальше от истины?
Коррупция — это не случайное явление, вспыхивающее хаотически, когда мерзавцы случайно проникают в госчиновничество. Коррупция — это системно прогрессирующая эрозия общества, индуцируемая самим же обществом. Она тщательно подготавливается и скрупулезно контролируется. Она развивается подобно раковым метастазам без радиотерапии. Скажем больше: коррупция — абсолютно «естественный» процесс для любого современного государства. Она детерминирована наличием «пояса бюрократов», который изолирует массы от номинального правителя.
Склонность того или иного чиновника к преступной деятельности не добавляет практически ничего к изначально порочной системе государственной власти. Чья-то личная жадность не является глубинной причиной коррупции, это всего лишь одно из логических последствий наряду с властолюбием и болезненным гедонизмом. Один из глубинных корней коррупции кроется в банальном отсутствии страха перед наказанием. Безнаказанность развивает во многих чиновниках какое-то первертное бесстрашие, от которого к преступлению один шаг.
Коррупция как вид преступной деятельности становится все более и более обычным делом в среде правящей элиты. Взятка — это более мягкая версия насильственного принуждения. Когда наши переданные в конверте под столом деньги сдвигают что-то в неповоротливой государственной машинерии нам на пользу, на нас нисходит почти непреодолимое чувство всемогущества. Вовсе необязательно быть типичным злодеем с тяжелыми кулаками и страшной мордой — коррупция легко ложится на невинную внешность с аристократическими манерами. Незачем марать собственные руки в кровавом насилии, бандитских разборках и опасном противостоянии с полицией — взятка справляется с задачей на порядок эффективнее.
Чтобы отследить, как эволюционировало брутальное насилие в «интеллигентную» коррупцию, следует навести зум на кое-какие социоисторические пертурбации.
Развитие наук в течение нескольких веков модерна постепенно превратило глобальное общество в конгломерат секулярных государств. Отношения в парадигме материалистического капитализма отодвинули на задний план императивы религиозного сознания. Так называемый гуманизм, который сделал «человека мерой всех вещей», сыграл с людьми злую шутку, заставив их оценивать все с позиции биологического тела. Поэтому нет ничего удивительного в том, что нынешняя этика гиперкапитализма требует от госчиновников жить одним днем. А неудержимое перенаселение добавляет масла в огонь: нас слишком много в этой лодке, на всех ресурсов не хватит.
Известный принцип преступного мира «умри ты сегодня, а я завтра» стал нормой среди тех, кто занят распределением общественного достояния в государстве. Этому способствует и свободомыслие в нынешнем либеральном миропорядке, которое позволяет усомниться в любом из традиционных кодексов поведения. Базовые принципы социал-дарвинизма побуждают людей рассматривать всех остальных исключительно как конкурентов. Поэтому воровство из бюджета перестает многими восприниматься с криминальными коннотациями. Для бюрократов это всего лишь перераспределение благосостояния в пользу наиболее приспособленных: ничего личного, просто эволюция.
Чье-то эксклюзивное право контролировать распределение общественного богатства воспринимается большинством населения как данность. Противится ли кто-то такому порядку вещей или нет, дела не меняет. Общество ставит нас всех перед неоспоримым фактом: малая группа граждан назначена управлять общественным благом. В такой ситуации декларировать «общество равных возможностей» просто нелепо, мягко говоря.
Сама государственная машина защищает и обеспечивает неравный доступ к ресурсам. Даже самое что ни на есть либеральное законодательство составлено таким образом, чтобы гарантировать примат государства над индивидуумом. Это и есть иерархия. Она поднимает правительственных чиновников над остальными гражданами. Государство репрезентовано группой бюрократов, чей идеальный образ всегда безличен и корпоративен. У правительственных функционеров, по идее, не должно быть индивидуальных черт — человеческому фактору якобы запрещено вмешиваться в работу Системы.
Идеальный чиновник — это просто «ходячая функция». Но это как раз то, что никогда не встречается в реальной жизни — люди всегда остаются людьми. И «подсистемные» функционеры всегда подвержены искушению использовать должностной функционал для личного гешефта. Те из них, кто подобной практики сторонится по той или иной причине, все равно втягиваются в орбиту коррупции. Почему? Ответ прост — круговая порука.
Круговая порука неизбежно возникает среди тех больших и малых коллективов, которые по какой-то причине противопоставляют себя остальному населению. Чиновники — это не обычные граждане, они составляют особую прослойку, у которой свои задачи и привилегии. Взаимная ответственность является старым проверенным методом удержания людей в группе.
Различные рыцарские ордена, масонские ложи, мафиозные кланы и прочие закрытые организации всегда использовали специальные инициатические ритуалы, чтобы не дать своим членам забыть о круговой поруке. Ядром таких ритуалов обычно выступали какие-нибудь крайне асоциальные действия, начиная от человеческих жертвоприношений и заканчивая разнузданными сексуальными оргиями.
В более мягких формах круговая порука присуща многим современным профессиям — врачам, полицейским, военным, судьям и т. д. Но им необязательно совершать преступления при этом. Особого коллективного опыта вполне достаточно, чтобы они чувствовали солидарность и собственное отличие от всех прочих граждан. Коррумпированные чиновники часто совмещают мягкую и жесткую формы инициатических практик, что делает их крайне взаимозависимыми. При этом их круговая порука выходит далеко за пределы узкой профессиональной специализации. Коррупционер из Министерства здравоохранения не испытывает корпоративной застенчивости, организуя схему воровства бюджетных средств на пару с коллегой из МВД, если игра стоит свеч. В конце концов они оба принадлежат к меньшинству правящей элиты, а не к бесправному большинству простого народа.
Коррупционер верит, что законодательство есть не более чем необязательная опция для меньшинства при власти, а большинство всегда неправо. Волк не обязан отчитываться перед овцами. Чтобы изменить положение вещей и приструнить волков, овцам придется изобрести что-нибудь более действенное, чем существующая система уголовной и административной ответственности. Что-то, имеющее надчеловеческую природу и исходящее из сфер, на которые сильные мира сего не смогут просто так наплевать. Потребуется новая сверхъестественная этика, что-то вроде технодуховности. Но об этом чуть позже.
Безнаказанная коррупция заставляет многих персоналий из правительственных кругов не обращать внимания на сдерживающие факторы законодательного характера. Да и рука руку моет. Утратив страх перед уголовной ответственностью, некоторые чиновники высшего звена участвуют в создании квазигосударственных режимов на вверенных им территориях. Такие режимы являются девиантными формами западного либерализма. Их условно можно разделить на две общие группы по степени удаленности от легальных методов общественного управления:
1. Неоолигархат. Такой квазилегальный тип общества может образоваться как в слаборазвитых, так и в весьма успешных странах. Он берет начало в корпоративном секторе, откуда богатые и влиятельные персоны перемещаются в сектор госуправления. Они начинают администрировать различные государственные и полугосударственные программы, перераспределяя финансовые потоки в пользу определенных кругов корпоративной элиты. Обычно это касается сверхбогатых семейств, чье влияние распространяется далеко за пределы государственных границ. Все они обладают длинной историей, богатой на события. Такие семейства с многомиллиардными состояниями контролируют политические и экономические процессы из-за кулис. Именно этот неоолигархический слой является излюбленной мишенью для любителей теории заговора.
2. Неофеодализм. Это более вульгарная версия неоолигархата, присущая в большей степени слаборазвитым «недодемократиям». С поправками на местную специфику такой режим установился практически во всех бывших республиках СССР. Исключением могут быть разве что страны Балтии, где работает общеевропейский неоолигархат. В то время как неоолигархи паразитируют на вполне здоровых организмах-носителях достаточно развитых государств, неофеодальные царьки полностью контролируют «свои» территории, превращая соответствующие национальные государства в формально существующих зомби. Частные парамилитарные армии, карманное чиновничество во всех ветвях власти, полностью подконтрольные СМИ и запуганное местное население позволяют неофеодалам чувствовать себя достаточно независимыми от любого центрального правительства. Они постоянно начеку, неустанно ищут возможность урвать кусок у соседа, если тот хоть немного даст слабину. Непрерывное перераспределение активов между конкурирующими неофеодалами ясно отражает хищнические отношения, установленные ими в своих латифундиях.
Должность главы какой-нибудь райадминистрации зачастую дает больше власти, чем кресло в парламенте или пост в министерстве. Властный картель из чиновников и бандитов на местах правит территориями де-факто, оставаясь де-юре подчиненным центру. Самый пещерный неофеодализм иногда парадоксальным образом соответствует тому, за что борются самые прогрессивные посткапиталистические движения, — широкой децентрализации. И неважно, что у нее при этом морда упыря.
Приведенные выше типы имеющего место общественного устройства являются наиболее эксплицитными в глобальном тренде деградации законности социального менеджмента. Они демонстрируют, что квазилегальные методы управления обществом сегодня почти неотличимы от легальных. В прочих промежуточных случаях можно распознать гибрид коррумпированной западной демократии (старая Европа) и не менее коррумпированного азиатского тоталитаризма (Китай). Их различия условны, а общей чертой является замыливание процедуры контроля над сбором и распределением налогов.
Законная монополия на насилие является одной из священных коров социума. Многие ошибочно принимают такие традиционные инструменты подавления, как армия и полиция, за главные атрибуты государства. Но это не так. То, что делает государство государством, — налоги. Кому мы платим налоги, тот нами и правит. Поэтому, кстати, двойное налогообложение является столь болезненным моментом в международной коммерции. И не потому, что кто-то платит больше, чем требуется, а потому, что неясно, чьих он будет…”
