О бочке варенья и корзине печенья. Философское.

“Обрадовались тогда буржуины, записали поскорее Мальчиша-Плохиша в своё буружинство и дали ему целую бочку варенья да целую корзину печенья. Сидит Мальчиш-Плохиш, жрёт и радуется.”

Каждый раз, каждый раз когда я в детстве слышал этот фрагмент, я никак не мог понять, КАК он это без воды сожрал!?

И вот нашел я практически целый научный труд относительно этого спорного фрагмента.

Евгений Майзель

На днях я перечитывал известный шедевр советской детской литературы и наткнулся на любопытную деталь. Деталь привела к ряду невинных наблюдений. Наблюдения – к написанию эдакого конспективного очерка на тему истории отечественных вкусов. Начну с эпиграфа, то есть, с детали:

Обрадовались тогда буржуины, записали поскорее Мальчиша-Плохиша в свое буржуинство и дали ему целую бочку варенья…

Аркадий Гайдар. “Сказка про военную тайну, Мальчиша-Кибальчиша и его твердое слово”

Хотя я почти не ем сладкого, мое внимание привлекла эта бочка варенья. Элементарный школьный вопрос: почему буржуины дают Плохишу именно варенье? Не менее элементарный ответ: варенье – символ не столько насыщения, сколько пресыщенности. Это не основное блюдо, а десерт. Главное в варенье – его инфантильная, избыточная сладость. Варенье – простонародный коэффициент “сладкой жизни”, презираемой всеми, кому покой только снится. Как снился он Кибальчишу с его нетерпимостью ко всяческому “буржуинству”.

Напомню, что умозрительный советский гражданин был сугубо маскулинен, а женщина превращена в товарища, хотя по-прежнему оставалась – на социальном, бытовом и, разумеется, сексуальном уровнях – легитимным объектом потребления. Не столько уже, правда, самого мужчины, сколько власти в его лице (поскольку и мужчина себе отныне не принадлежал). Советская культура без устали воспроизводила клишированные образы героев и их боевых подруг, решительных и, в идеале, не менее мужественных. Тотальная идеологизация и политизация повседневности, развязанная коммунистами, не могла не коснуться даже такой “мелочи”, как тот или иной вкус.

Неудивительно, что Сладкий вкус, предпочитаемый, согласно распространенному мнению, преимущественно женской половиной человечества, был до определенной степени репрессирован в советскую эпоху. Единственным сладким лакомством, которое идеологически допускалось властью к поеданию всеми категориями граждан, было мороженое, что легко объясняется дешевизной его производства и извечной молочной харизмой. Принимая революционный пафос власти всерьез, можно сделать вывод, что такая роскошь, как кондитерские изделия, предназначалась исключительно женщинам и детям – на правах отеческого снисхождения. Я давеча пытался вспомнить, в каких советских фильмах положительные герои мужескаго пола лакомятся конфетами или, допустим, тортом, – и не припомнил ни одного. Хотя все это выпускалось. И наверняка очень вкусное! “Подумать только, что слова, написанные некогда кровью, теперь написаны сахаром!” – возмущался Ильф, рассказывая о том, как в некоторых нэповских кондитерских Москвы появились торты, украшенные революционными лозунгами. (Трогает в этой истории, конечно же, не “пошлость” нэпманов, а их наивность. Ясно, что они не были революционным классом в тогдашнем обществе, и эти, в сущности случайные лозунги имели единственную цель привлечь покупателя. Как мы теперь знаем, попытка эта длилась недолго.) Нет ни малейшего сомнения, что и культ Марселя Пруста в среде интеллигенции, и частая цитируемость знаменитого эпизода с пирожным “Мадлен” из его романа “В сторону Свана” были дополнительно реактивированы предельной оппозиционностью всех мыслимых содержаний эпизода реалиям советской жизни.

Прославленными любимцами Советов были иные вкусы – квази-мужские Солёный и Горький. Воистину! Горькими были многочисленные потери (гражданская война и далее), горькими были “принимаемые решения” (красный террор и далее); наконец, горькой была жизнь. Главным официальным литератором и основателем так называемого соцреализма стал Алексей Пешков, задолго до революции “почуявший бурю” и публиковавшийся под псевдонимом Максим Горький. Если верить социологам, при Советской власти значительно увеличилось потребление водки – то есть “горькой”. Самой дешевой она была, кстати, в сталинский период. Поразительно, но даже кофе – этот империалистический (колониалистский) по своему происхождению и абсолютно “западный” по производимому допинговому эффекту напиток – не подвергся за годы социализма никаким гонениям. Наоборот – получил независимый статус уважаемого резидента. Кофе олицетворял стоический комфорт в окружающей спартанской обстановке. И это при том, что он так и не стал однозначно народным! В основном кофе пили люди с высшим образованием (близкие тем самым Западу), но вместе с тем как бы лояльные или даже преданные Советам (с точки зрения Советов).

Обновленный семантически вкус Соли ворвался как молодой и мощный оппонент сахарной пудре и белоснежному горько-сладкому кокаину, торжествующим при декадентском, “серебряном” начале века. Соль напомнила о суровой, но романтической жизни “простых героев”; о людях, профессия которых – каждодневный подвиг и риск. Ряд блестящих, аж лоснящихся писателей выбросила в 20-е годы соленая, морская Одесса. Соль блестела на загорелой коже, разъедала раны, путалась в волосах. Соленой пеной по губам получил поэт Мандельштам. Соленые слезы часто текли по щекам, ибо жизнь, как уже отмечалось, была горькой – иначе говоря, “не сахар”. Соленый трудовой пот одинаково успешно выступал на теле как рабочего, так и колхозницы. Иногда, когда смотришь советские фильмы, в которых герои очень много работают и почти не моются, телекинетически обоняешь запах пота, исходящий от их одежд и тел. (В скобках замечу, что в данном случае декларируемый вкус явно расходился с реальным запахом. Отвратительный запах нестираных вещей или немытого тела – совсем другая песня, ничего общего с разбираемыми вкусами не имеющая.)

С распадом СССР и возникновением подобия рынка вкусовое равновесие приблизительно восстановилось. Условным показателем современной вкусовой активности можно считать телевизионную рекламу – именно она сегодня замещает роль исчезнувшей государственной идеологии. Подобно новорусскому нуворишу, Сладкий стал наверстывать упущенное фантастическими темпами. Неслыханная торговая экспансия шоколадных батончиков, “Риглисов” и газированных тонизирующих напитков сегодня отлично конкурирует с рекламой разных сортов кофе и пива. Зато водку из телевизионного эфира выбросили (а помните, какой был разгул в начале 90-х?), и она мирно заиндевела на огромных рекламных щитах. Благодаря устойчивой репутации знаменитейшего из витаминов (C) и всеобщей цитрусовой джусомании, достойное существование надолго обеспечено Кислому. Если абсолютизировать данные рекламы, то явно уступает прочим вкусам лишь Соленый – в сегодняшнем телеэфире он представлен, если не ошибаюсь, только чипсами. Что до поэзии трудового Пота, то перед ней возник решительный и ранее невиданный противник – вкус Свежести. “По утрам, приняв душ и надев чистое белье…”; “Что делать, если зубная щетка недоступна?”; “Теперь я уверен в себе!” – рекламные ролики на все лады склоняют никогда ранее перед россиянином не стоявшую проблему ухода за телом. Ощущения свежести или какого-то “нормального” запаха изо рта, не успев стать для среднего человека потребностью, мгновенно превратились в навязанную извне необходимость.

Такова в самых общих чертах новейшая история отечественных вкусов.